автор: admin  1-12-2011, 15:06
АЛЕН БАДЬЮ
ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4
Что именует имя Саркози?
Ill ВОСЕМЬ ПУНКTОВ, НАЧАЛО
Поскольку в мире, эмблемой которого выступает Саркози, все покоится на твердой решимости держаться какой-то точки, не будем скупиться. Я укажу вам восемь посильных пунктов. Это не какая-то программа, не перечень, это таблица возможностей, таблица, естественно, абстрактная и неполная.
Пункт 1. Принять то, что работающие здесь рабочие являются здешними, что их должно одинаково уважать, питать почтение к ним как таковым, особенно это касается рабочих иностранного происхождения.
Вопрос это существенный, размах его настоящих последствий еще не осознан во всех его измерениях: восстановить означающее "рабочий" в политическом дискурсе-действии. Нет, не в соответствии с той линией, что доминировала в XIX в., на первом этапе коммунистической гипотезы (рабочий класс как главная движущая сила естественного исторического движения к освобождению всего Человечества). И не в соответствии с той, что доминировала в XX в., на втором этапе коммунистической гипотезы (единая партия рабочего класса, единое и обязательное руководство революционной политикой, затем — в форме государственной партии — исключительный орган диктатуры пролетариата). Но в соответствии с третьей линией, находящейся на стадии эксперимента: "рабочий" как родовое имя для всего того, что может уклониться — в организованной форме — от установившейся гегемонии финансового капитала и его прислужников.
В непосредственном опыте, связанном с этим вопросом, стратегическую позицию занимает организация рабочих иностранного происхождения. Мы это уже начинаем понимать через это самое "обучение на плохом примере", о котором некогда говорили китайские коммунисты, — парламентскую политику. Взять под контроль иммиграцию: выслать всех вон, пусть сначала выучат французский, а уж потом и едут! Запретить все эти воссоединения семей, младших школьников разогнать по отчим домам! Ограничить, а потом вообще отменить право на политическое убежище! Выставить наши убогие "цивилизованные" деревни против обычаев этих пришлых! Да здравствует феминизм — агрессивный и подозрительный! Долой хиджабы — у нас светское государство! Доносить — разрешается! Массовые облавы — приветствуются!... Все эти нескончаемые кампании указывают нам главную цель врага, вне зависимости от конкретных тенденций (той был задан социалистами в 80-е годы прошлого века), и соответственно — место нашего действия.
Tо есть, скажите для начала, это и будет ваш пункт: "Рабочие иностранного происхождения должны быть признаны государством как свободные подданные. Более того, они как таковые достойны почтения. Выстроим ряд процедур, направленных не только на то, чтобы были защищены они сами, их семьи и их дети, но и на то, чтобы эти рабочие могли организоваться как политическая народная сила, чтобы буквально каждый — пусть даже из спасительного опасения перед этой силой — рассматривал их как свободных подданных этой страны, ее честью. Да, воздадим им честь! Tак как, между нами, чем чествовать "человека-крысу", гораздо правильнее чествовать какого-нибудь малийца, который моет посуду в китайском ресторане и между делом — то есть в силу того, что после своей нескончаемой работы ходил на собрания и манифестации, — превратился в органичного для новой политики интеллектуала.
Вспомним язык Ницше. Следует суметь подключиться к движению переоценки установленных ценностей. Есть такие моменты, когда следует настоять на ниспровержении навязанных мнимостей. Следует возыметь свободу, ручательством которой послужит политическое мыс-ле-действие, сказать, что многих из тех, кого сегодня преследуют, абсолютно необходимо чествовать — не потому, что их преследуют (это обычная гуманистическая — милосердная — гнусность, опиум мелкой буржуазии), но потому, что во имя всех нас они организуют утверждение отличной человеческой мысли. Впрочем, в том же духе действовал и сам Маркс: я буду чествовать рабочих, у них ничего нет, они считаются опасным классом, я буду их чествовать, участвовать в их организациях (Первый интернационал), поскольку это они составляют главную движущую силу Истории освобождения, это они главные строители равноправного общества. Каков бы ни был тот уровень, на котором мы можем сегодня как-то по-новому сделать этот жест, мы его сделаем. Отбросим прочь приговор Саркози и его крыс, который с высоты своего реакционного ничтожества заявляет, что этого малийца-мойщика посуды здесь только терпят и что он должен выполнить множество условий, чтобы просто остаться там, где сейчас находится. Выстроим, в пику времени мнения, коллективную длительность, внутри которой малиец-мойщик посуды не только получит признание в качестве свободного субъекта, но и будет особым образом чествоваться. У нас есть опоры, чтобы твердо стоять на этом пункте[5].
[5] Чтобы действительно стоять на этом пункте в„– 1, следует обратить внимание на предложения и акции "Собрания проживающих в городских общежитиях нелегальных рабочих". Писать: Le Journal Politique, s/c Le Perroquet, BP 84, 75462 Paris. См. также Интернет-сайт: orgapoli.net
Пункт 2. Искусство как творчество, вне зависимости от времени и страны происхождения, выше культуры как потребления, сколь бы современной и актуальной ни казалась бы последняя.
Чтобы утверждать правомерность, правильность этого пункта, существует множество мест. Например, школы и медиа. Особенно, когда нужно твердо заявить, что опубликованные в Японии XII в. "Сказки Гёндзи" госпожи Мурасаки Сики-бу неизмеримо выше любого французского романа, удостоенного Гонкуровской премии за последние 30 лет. Что нет никаких оснований объяснять лицеистам шестого класса "Славу моего отца" Марселя Паньоля, а не "Принцессу Клевскую" Мадам де Лафайет. А также когда нужно твердо стоять на том, что глупо и смешно ставить в один ряд — во имя униформизации того, что называют "музыкой", — шансон, оперетту, фольклор с далеких островов, песни и пляски французских крестьян, африканские барабаны, Булеза, Мессиана и Фернихоу; что следует оценивать развлекательную музыку по шкале подлинной музыки, а не наоборот; а музыку прошлого — по шкале современного музыкального новаторства. А посему стоять на том, что нет никаких оснований впадать в экстаз — что так любо современным реакционерам, которые все как один заделались фанатами "барокко", — упиваясь творениями какого-нибудь педанта XVII в., обнаруженными в благоговейной пыли муниципальной библиотеки Монпелье и исполняемыми для пущей услады на приторных "старинных инструментах" вместо того, чтобы пытаться слушать величайшие шедевры XX в.
Пункт 3. Наука, которая в сущности своей бескорыстна, выше любой техники, особенно когда последняя приносит прямую выгоду.
Организоваться вокруг этого пункта, бороться за него чрезвычайно важно, в частности, в отношении исследовательских институций, учебных программ, обзоров в прессе новаторских научных достижений. Универсальная и родовая правомочность научного творчества, которое никоим образом несоизмеримо с технической полезностью, — сегодня этот пункт должно утверждать заново, выдвигая в качестве парадигмы, на чем настаивал Платон, высшую математику. В отношении последней необходимо заявить — в противовес избирательной, аристократической организации ее преподавания в наши дни, — что она общедоступна, принадлежит всем и каждому.
Вам, конечно же, известно заявление "человека-с-крысами" относительно классической литературы. Оно может служить примером в отношении всех "малоприкладных наук". Он заявил в общих словах следующее: "Вы можете изучать классическую литературу, если вам это так нравится, но нельзя требовать от государства, чтобы оно оплачивало такое образование. Деньги налогоплательщиков пойдут на экономику и информатику". Это лишь один из несчетных перлов нашего персонажа, который буквально преклонил колена перед прибылями и прибылеполучателями, рвачами. Он разрабатывает, наш президент, онтологию прибыли: то, что не приносит прибыли, не имеет права на существование; если какие-то там чудаки предаются бескорыстным умственным занятиям, пусть сами выкарабкиваются, они не получат ни су!
Держаться этого пункта означает следующее: то, что обладает всеобщей ценностью и тем самым сохраняет отношение с истинами, на которые способно человечество, совсем не однородно с тем, что обладает рыночной стоимостью. Совершенно необходимо, чтобы то, что обладает всеобщей ценностью, имело свое место — первое — и почиталось как таковое. Здесь вопрос о ценности наук смыкается с вопросом о политических ценностях. Будем чтить творцов высшей математики так же, как этих рабочих, которые, пройдя через невероятные экзистенциальные перипетии, зачастую владея четырьмя-пятью языками, приехали сюда работать, делать то, чего никто из наших сограждан не хочет делать, и к тому же находя время для активного участия в политике. Да, это вы моете посуду в ресторанах, вы подметаете улицы, пробиваете асфальт, находя к тому же время для организации беспрецедентных политических собраний, — уже поэтому вы достойны почтения. Tо же самое и с науками. Все то, что имеет касательство — одновременно и трудное, и радостное — к сущностной бескорыстности мыслительной деятельности, должно получить поддержку и пользоваться уважением, по самой сути этих занятий, вопреки нормам технической прибыльности.
Воздадим должное Огюсту Конту1Х, который в свое время отчетливо понял, что становление человечества требует невиданного доныне союза пролетариев и научной мысли (и, конечно же, Женщины, но это уже следующий пункт).
Пункт 4. Любовь следует переизобрести (так называемый "пункт Рембо"), но для начала просто взять под защиту.
Любви — как процедуре истины, относящейся к Богу как таковому и различию в качестве различия, — угрожают со всех сторон. Угроза идет слева, если так можно выразиться, со стороны либертинства, в рамках которого любовь сводится к вариациям на тему секса, и справа, со стороны либеральной концепции любви, в рамках которой она подчиняется брачному контракту. Именно на любовь обрушиваются совместные и губительные атаки вольнодумцев и либералов. Первые отстаивают право демократического индивида на наслаждение во всех его формах, не замечая того, что в мире рыночной диктатуры они выступают пособниками промышленной порнографии, которая является сегодня крупнейшим глобальным рынком. Вторые видят в любви договор межу двумя свободными и равноправными индивидами, то есть без конца задаются вопросом, уравновешиваются ли выгоды одного выгодами другого. В обоих случаях мы остаемся внутри доктрины, согласно которой все существующее находится в ведении арбитражного суда индивидуальных интересов. Разница между вольнодумцами и либералами — и те и другие единственной нормой жизни считают удовлетворение индивидов — лишь в том, что первые имеют в виду желание, а вторые — спрос.
Наперекор такому взгляду на вещи следует стоять на том, что любовь начинается по ту сторону желания и спроса, каковые, однако, она охватывает. Любовь — это экзамен Мира с точки зрения двоих, так что территория любви вовсе не в индивиде. В любви субъект формируется, но не иначе, как в виде некоей дисциплинированной конструкции, которая не сводится ни к желанию, ни к равноправному контракту ответственных индивидов. В любви сказывается неистовство, безответственность, творение. Длительность любви не зависит от частного удовлетворения желания или спроса. В ней говорит новое мышление, единенное содержание которого обращено на разделение и его следствия. Придерживаться пункта любви в высшей степени поучительно в отношении того видоизменения, к которому обязывает индивида так называемая суверенность индивида. В самом деле, любовь учит тому, что индивид как таковой есть не что иное, как пустое место и сам по себе ничего не значит. Уже в силу этого урока любовь достойна того, чтобы рассматривать ее как благородное и трудное дело нашего времени.
Пункт 5. Каждому больному, который обращается к врачу, должна быть оказана самая достойная медицинская помощь в надлежащих условиях современной медицины — помощь абсолютно безусловная, то есть без всякого ограничения возрастного, национального, "культурного", социального или материального характера (пункт Гиппократа).
Речь о том, чтобы восстановить во всей силе известную греческую максиму, "клятву Гиппократа", которая является до того древней, до того справедливой, что сегодня на ней благополучно поставили крест. Сегодня, чтобы оказать помощь больному, врач для начала должен справиться о его имущественном положении, качестве медицинской страховке, установить дифференциацию медицинских услуг в зависимости от того, белый он или черный, каковы у него источники дохода, буквально проверить документы. Вопрос о здоровье и призвании медицины отходит на задний план, а его место занимают бюджетные соображения, полицейский надзор за иностранцами и социальная дискриминация. Это уже выходит за рамки тех весьма реальных угроз, которые нависают над национальной системой возмещения затрат на врачебную помощь, а она, пользуясь общественным признанием, является — на беду всяческих крыс — лучшей в мире. Это касается самого определения медицины. На сегодня многие врачи, особенно из числа больничного руководства, превращаются в агентов или пособников бюрократического менеджмента, прибегающего ко все более нестерпимой сегрегации. Вот почему необходимо самым энергичным образом напомнить им о "пункте Гиппократа".
Пункт 6. Всякий процесс, который обоснованно притязает на то, чтобы выступать от лица политики освобождения, должно расценивать как нечто такое, что неизмеримо выше любой управленческой обязательности.
Добавим скупой комментарий: необходимо с особенной твердостью стоять на этом превосходстве, когда управленческая политика провозглашает себя "современной", утверждает, что исходит из "насущной потребности реформировать страну" или намеревается "покончить со всеми архаизмами". Здесь затрагивается невозможное, то есть реальное, а оно одно в состоянии освободить нас от бессилия. Мы ежедневно убеждаемся, что "модернизация" — это имя рабского и жесткого определения возможного. Все без исключения "реформы" делают невозможным то, что некогда было доступным (для большинства), а плодотворным — то, что таковым никогда не было (для господствующей олигархии). Наперекор управленческому определению сферы возможного, будем утверждать, что то, что мы собираемся делать, хотя управленческие агенты кричат что есть мочи, будто это невозможно, является — в самом средоточии невозможного — созданием некоей правомерной для всех и каждого возможности, которую прежде никто в глаза не видел.
Пункт 7. Газету, принадлежащую богатому менеджеру, не стоит читать тем, кто и не богат, и не менеджер.
Вот совсем маленький пункт, следовать которому должно без всякого промедления. Посмотрите, кому на деле принадлежат газеты, включая самые популярные новостные каналы. Они принадлежат королю цементных заводов, принцу производства товаров роскоши, императору самолетостроения, магнату глянцевых журналов, денежному воротиле, что сколотил свое состояние на питьевой воде... Короче говоря, всем этим людям, которые, благополучно владея своими газетами, заводами, пароходами и яхтами, готовы гостеприимно усадить малыша Саркози — ведь он добился своего — на свои широкие колени. Как можно смириться с таким положением вещей? Почему информирование широких масс должно зависеть от цен на бетономешалки или страусовые перья? Не читайте газет, не смотрите передач, которые передаются исключительно из господствующих коммерческих кругов. Пусть медиа-магнаты сами читают свою прозу жизни, в своем кругу. Долой интересы тех, в чьих интересах то, чтобы их интересы стали нашими!
Пункт 8. Есть только один мир.
Этот пункт столь важен, что ему я посвящу целый раздел.
IV ВОСЬМОЙ ПУНКT
Вернемся к восьмому пункту. Что значит "Есть только один мир"?
Нам известно, что современный капитализм гордится своим мировым характером. Повсюду твердят о глобализации. Враги этой самой глобализации говорят, что им нужен другой мир. Говорят об "альтер-глобализации". Tаким образом, мир не является больше только местом существования людей. За него идут мировые баталии. Ставка: каким будет мир? В этом вопросе заключено еще два. Аналитический (в нем еще два): в каком мире мы живем? в каких мирах мы живем? И нормативный: в каком мире хотим жить?
Практическая связь между аналитическим и нормативным вопросами образует общепринятое определение политики: политика предоставляет средства перехода от мира, какой он есть, к миру, каким мы хотим его видеть. Альтер-глобализация, экология, демократия, долговременное развитие, защита прав человека... создается впечатление, что все эти практики определяют роль политики на мировой сцене.
Все это очевидно, если сегодня мы действительно можем сказать, что мир существует. Но так ли это? Вопрос сложный. Во-первых, распоясавшийся капитализм на весь мир заявляет, что его нормы, в особенности то, что он называет "демократией" и "свободами", должны стать нормой жизни для всего мира, что и происходит благодаря усилиям "международного сообщества", особенно когда последнее сливается с раболепием бюрократического аппарата под названием "ООН", а также усилиям так называемых "цивилизованных стран" (США и их клиентура). Во-вторых, тот же самый распоясавшийся капитализм повсюду навязывает такое политическое убеждение, будто есть не один, а два разделенных между собой мира. Есть мир богатых и властей предержащих и огромный мир отверженных, угнетенных, преследуемых. Это противоречие заставляет нас усомниться в реальности глобализации и внушает подозрение в отношении восходящей к ней политике — и не суть важно, "за" или "против" глобализации политики этой политики. Очень может быть, что вопрос формулируется неверно: вместо "Как построить мир, который мы хотим построить "в" и "вопреки" демократическому и капиталистическому миру?" мы должны спросить себя: "Как твердо стоять на том, что существует только один мир — единый и неделимый мир всех на свете живущих людей, в котором утверждается — зачастую через насилие, — что такого мира нет и не было?"6. Вопрос о самом существовании, а не о его качестве. Прежде чем заботиться о "качестве жизни", чему предаются сытые граждане сытого защищенного мира, необходимо просто выжить, что отчаянно пытаются делать где-то там, но также все больше и здесь, миллионы животных человеческого вида.
[6] Tезис "Есть только один мир" лежит в основе массовых акций группы "Коллективная политика СПИДа в Африке: Франция должна обеспечить медицинскую помощь". У группы есть своя газета: "Страны, вмешательство, поток". Полную информацию см. на сайте: entetemps. asso.fr/Sida
Почему я могу сказать, что реальная аксиома господствующей политики в том, что нет никакого единого мира субъектов человеческого вида? А потому что мир, в том виде, в каком его провозглашают и навязывают всем и каждому, мир глобализации, существует исключительно в виде мира объектов и денежных знаков, мира свободного обращения товаров, финансовых потоков и рабочей силы. Именно такой мир предсказывал нам Маркс, сто пятьдесят лет тому назад: мир мирового рынка. В этом мире есть только вещи — объекты продажи и знаки — абстрактные инструменты купли-продажи, разные виды денег, кредитов, финансовых спекуляций. Но это неправда, что в таком мире есть субъекты человеческого вида. Для начала: у них нет абсолютно никакого права свободно перемещаться и устраиваться там, где им будет угодно. В подавляющем своем большинстве мужчины и женщины этого так называемого мира, мира товаров и денег, не имеют доступа в этот мир. Они сидят взаперти вовне, там, где товаров раз два и обчелся, а денег вообще нет.
"Заточение" — лучше не скажешь. Повсюду в мире воздвигают стены. Стена, разделяющая палестинцев и израильтян; стена на границе США и Мексики; "электростена" между Африкой и Испанией; в мэрии одного итальянского города додумались перегородить стеной центр и окраины! Повсюду стены — чтобы бедняки сидели по домам, под замком. Я уж не говорю о тюремных стенах, ведь тюрьмы превращены богачами в доходный бизнес, в них погрязают — под давлением все более дикого полицейского и юридического насилия — миллионы бедняков, полунищих, по большей части, молодых, зачастую темнокожих, арабов, латиноамериканцев...
Вот уже лет двадцать, как рухнула берлинская стена. Это событие стало, трезвонили по всему "свободному" миру журналисты и политики, символом единения планеты, случившегося после семидесяти лет жизнь порознь. Да, в течение этих семидесяти лет было ясно, что существуют два мира: мир социализма и мир капитализма. Еще говорили: мир тоталитаризма и мир демократии. Итак, падение берлинской стены стало триумфом единого мира во всем мире. Но теперь-то всем ясно, что стену просто перенесли. Это была стена между тоталитарным Востоком и демократическим Западом. Сегодня это стена между капиталистическим Севером и обобранным до нитки Югом, в более общем плане — между защищенными территориями бенифицариев существующего строя и расплывчатыми просторами, где кое-как устраиваются все остальные. Внутри же "развитых" (как пока еще говорится) стран некогда существовало общепризнанное противоречие между более или менее сильным и более или менее организованным рабочим классом и верхушкой буржуазии, которая контролировала государство. Сегодня с одной стороны бенифицарии международной торговли, с другой — огромная масса "исключенных".
"Исключенный" — вот имя все тех, кто не внутри истинного мира, кто извне, за стеной или колючей проволокой: и не суть важно, идет ли речь о крестьянах, прозябающих в тысячелетней нищете, или горожанах, ютящихся в фавелах, пригородах, городках, общежитиях, самовольно занятых домах и бидонвилях. На рубеже 80-х-90-х годов века минувшего была стена идеологическая, политический железный занавес; сегодня прозрачная стена отделяет мир наслаждения богатых от мира желания бедных. Все так, будто для существования единого мира просто необходимо было разделить живые тела в соответствии с происхождением и материальным положением.
Сегодня нет места миру людей в строгом смысле там, где под завесой пропаганды глобализации, — которая служит оправданием все более и более жесткой и все более закрытой политики, — явно существуют два мира. Ценой так называемого "единого" мира Капитала стал грубый, жестокий раздел человеческого существования на две части, отделенные друг от друга стенами, сторожевыми псами, процедурами бюрократического контроля, морскими патрулями, колючей проволокой и правом высылки нелегалов.
Почему то, что политиканы и продажная пресса западных стран называют (во Франции этим выражением мы обязаны Ле Пену) "проблемой иммиграции", стало для многих заинтересованных стран непреложной основой государственной политики? Да потому что все эти пришлые, иностранцы, которые здесь живут и работают, наглядно свидетельствуют о том, что тезис о достигнутом благодаря рынку и "международному сообществу" единстве демократического мира насквозь лжив. Если бы это было правдой, мы бы встречали этих людей с распростертыми объятьями, ведь они же из одного с нами мира. Мы бы относились к ним так, будто это люди из городка неподалеку или из соседнего региона, они просто у нас остановились, нашли работу и обосновались. Но ведь на деле все совсем не так. В нас вселяется устойчивое убеждение, которое только подкрепляется государственной политикой, что это люди из другого мира. Вот в чем проблема. Они являются живым свидетельством тому, что наш демократический и развитый мир совсем не является для сильных мира сего и всех сторонников господствующего капиталистического строя единым миром мужчин и женщин, которые, несмотря на то, что живут здесь и работают, как и каждый из нас, все равно считаются пришельцами из другого мира. Деньги везде одинаковые; доллары и евро в ходу по всему миру: доллары и евро, которыми расплачивается пришелец из другого мира, охотно принимаются во всех магазинах. Но вот его, или ее, пришельцев из другого мира, — не принимают. Не принимают как личность, не принимают образа жизни, происхождения: напротив, нам внушают, что он, или она, не из нашего мира. Государственные структуры и их слепые проводники устанавливают за ними контроль, лишают права пребывания, беспрестанно подвергают критике их обычаи, манеру одеваться, семейный и религиозный уклад. Множество простодушных людей, объятых страхом и организованных государством задаются тревожными вопросами: да сколько их тут понаехало, пришельцев из другого мира? Сотни тысяч? Миллионы? Страшный вопрос, стоит его только поставить. Вопрос, что влечет за собой преследования, запреты, массовые высылки. Вопрос, который — при иных исторических обстоятельствах — привел к погромам и лагерям смерти.
Сегодня мы прекрасно знаем, что если мир един единством объектов купли-продажи и денежных знаков, то единения живых человеческих тел не существует. Повсюду зоны, стены, отчаянные побеги, презрение и смерть. Вот почему главный политический вопрос сегодня — это вопрос о мире, о существовании мира.
Многим кажется, что это лишь расширение демократии. Будто надо просто распространить на весь мир распрекрасную форму нашего мира, в которой существуют западные демократии и Япония. Но такое видение мира абсурдно. В основе западного демократического мира лежит свободное обращение объектов и денежных знаков. Наиболее прочно усвоенной максимой, самым главным субъективным правилом поведения является закон конкуренции — свободной конкуренции, которая заведомо влечет за собой превосходство тех, в чьих руках богатства и орудия власти. Роковым последствием этой максимы является разделение живых тел посредством и ради отчаянной защиты привилегий имущих и властей предержащих.
Сегодня мы знакомы с конкретной формой этого "расширения" демократии, которому посвящает себя "международное сообщество", то есть коалиция жандармских государств нашей планеты. Война — вот как именуется эта форма. Война в Палестине, Ираке, Афганистане, Сомали, Африке... Итак, для того, чтобы где-то организовать выборы, следует развязать там войну: такое положение дел заставляется задуматься не столько о войне, сколько о выборах. С каким миропониманием связывает себя сегодня электоральная демократия? В конечном счете, эта демократия навязывает нам один единственный закон — закон числа электората. Равно как объединенный товарооборотом мир — закон числа денежных знаков. Очень может быть, что электоральный закон, если навязывать его через развязывание войны, как это было в Кабуле и Багдаде, возвращает нас к нашей проблеме: если мир является миром объектов и знаков, это значит, что в нем все уже сосчитано. В политике тоже любят счет. Ну а с теми, кто не считает или не поддается учету, особо не считаются: война принесет им наши счетоводческие заповеди. Более того, если вдруг счетоводческий закон даст не тот результат, который мы ожидаем, всегда будет можно, прибегнув к полицейскому насилию и войне, навязать не просто наш счет, но счет "единственно правильный", согласно которому в демократии должно выбирать исключительно демократов, то есть членов проамериканской партии, сообщества раболепных клиентов. Это можно было наблюдать, когда наши "западники" — и наши интеллектуалы в первых рядах — приветствовали приостановление электорального процесса в Алжире, в результате которого победили "исламисты", или когда они же отказались признать подавляющую электоральную победу Хамаса в Палестине. Эти же самые западники не погнушались организовать военную операцию, чтобы принудить к отставке первого всенародно избранного президента Гаити Аристида. Не говоря уже о том, что движение "Хезболла", также пользующееся всенародной поддержкой в южном Ливане, считается "террористической организацией". Во всех четырех ситуациях западные "демократии" отрекаются от собственных счетоводческих норм, обнаруживая тем самым их направленность: сохранение посредством неразличимых в конечном счете партий капиталистического строя, защита этого строя, при необходимости — посредством войны. Tакова цена электорального счета, когда выборы одновременно и навязываются, и отвергаются. Гражданская война и интервенция в Палестине, жесточайшая гражданская война в Алжире, последовательная поддержка всяческих воинственных феодалов в Африке. Все это доказывает, что так воспринимаемый мир в реальности не существует. На деле есть лживый и закрытый мир, искусственно отделенный посредством насилия от общечеловеческого мира.
Подойдем к проблеме с другой стороны. Мы не можем перейти от аналитического согласия в отношении существования мира к нормативной акции в отношении качеств этого мира. Как и всякое истинное несогласие, наше несогласие затрагивает не какие-то свойства, но сами существования. Перед лицом двух искусственных и убийственных миров, коих имя "Запад" — вот треклятое слово! — именует разъединение, следует с самого начала принять за основу — как аксиому, как принцип — существование одного единственного мира и твердо стоять на этом. Надо высказать эту очень простую фразу: "Есть только один мир". Но фраза эта не является объективным заключением. Нам известно, что под игом денежного закона нет никакого единого мира женщин и мужчин. Есть стена, что разделяет богатых и бедных. Tо есть фраза "Есть только один мир" является перформативным утверждением. Мы так решили для себя. И будем верны этому решению. И тогда нам надлежит сделать крайне жесткие и трудные выводы, что следуют из этой очень простой фразы.
Первое следствие, само по себе тоже простое, касается живущих среди нас иностранцев. Чернокожий африканец, которого я вижу на кухне ресторана, марокканец, который долбит дыру в асфальте, женщина в чадре, которая присматривает за детьми в городском садике, — все они из того же мира, что и я. Это основополагающий пункт. Именно в нем мы ниспровергаем господствующую идею, согласно которой мир един в силу объектов, знаков и выборов, она-то и ведет к войне. Единство мира в единстве живых, активных человеческих тел — здесь и сейчас. И мне надлежит испытывать на себе это единство: эти живущие здесь люди отличаются от меня языком, одеждой, религией, пищей, образованием, но мы существуем в одном мире, они просто существуют, как и я. И раз они, как и я, существуют, я могу с ними дискутировать, значит, между нами может быть как согласие, так и несогласие. Но при абсолютном условии, что они существуют в точности, как я, что значит — в одном мире.
Именно здесь может иметь место возражение о культурных различиях. Как это? Они из того же мира, что и я? Но наш мир — это совокупность всех тех, для кого "наши" ценности действительно что-то значат. Например — те, кто считает себя демократами, те, кто уважает женщин, те, кто всегда за права человека... Вот для них есть один мир. Но те, кто принадлежит противоположной культуре, не могут быть из нашего мира. Они не демократы, угнетают женщин, у них варварские обычаи... Хотят вступить в наш мир, пусть познают наши ценности. Есть же даже слово такое — "интеграция"; тот, кто приезжает откуда-то, интегрируется в наш мир. Чтобы мир африканского рабочего и наш мир, где мы хозяева, был одним и тем же, ему следует, этому африканскому рабочему, быть таким же, как мы. Ему следует принять и исповедовать наши ценности.
Николя Саркози, нынешний президент Французской республики, еще в бытность кандидатом и главой французской полиции заявил: "Если иностранцы хотят остаться во Франции, пусть полюбят Францию, в противном случае пусть убираются вон". Я сразу себе сказал: наверное, придется уезжать, ведь я ну совсем не люблю Францию Николя Саркози. Не разделяю его ценностей. В противоположность господствующему мнению я не желаю, чтобы кого бы то ни было насильно высылали из Франции, я против таких мер. По мне, если кто-то и должен обязательно уехать из страны, если и надо кого-то выдворить, то пусть это будет лучше Николя Саркози или министр Ортфё, большой спец по выдворениям, чем мои африканские друзья из городских общежитий. В общем, ясно, что я не интегрирован. В действительности же, если вы выдвигаете такие условия, что африканский рабочий должен быть того же мира, что и вы, это значит, что вы уже поставили крест на своем принципе, отошли от него: "Есть только один мир живых женщин и мужчин".
В философском плане, если вы говорите: "Есть только один мир", то это значит, что этот мир — в самом своем единстве — представляет собой совокупность идентичностей и различий. Различия не только не противоречат единству миру — они являются принципом существования. Именно это я называю "трансценденталью" мира, каковая является его имманентным логическим законом [7]. Tрансценденталь различий, то есть идентифицирующих интенсивностей, доступна повсюду, всем и каждому, поскольку она одинакова. Если единство таково, что для того, чтобы иметь право в нем фигурировать, необходимо быть идентичным всем его элементам, значит это вовсе не "мир". Это замкнутая часть мира, который, с одной стороны, никоим образом не укладывается в ее рамки, а с другой — разъедает изнутри. Это — как если бы нам угодно было вернуться к тому, что под именем "закрытого торгового государства" являлось Фихте, — возвращение самых варварских форм умственного национализма. Даже согласно здравому смыслу, "чтобы был мир, нужно быть всем миром".
[7] Концепт "трансцендентали" представлен — довольно обстоятельно, с использованием необходимого аналитического инструментария — в моей последней собственно философской книге "Логики миров" (BadiouA. Logiques du monde. Paris: Seuil, 2006). Можно, в частности, прочесть "Введение" к "Книге II", где анализируется функция этого понятия: регулировать порядок появления множественностей в мире.
Вы мне скажите: но есть же национальное законодательство. Все правильно. Закон — это нечто другое, нежели условие. Перед законом все равны. Но закон не устанавливает условий принадлежности к миру. Это просто временное правило, которое действует в каком-то определенном регионе единого мира. Закон не требуется любить, ему должно подчиняться.
Разумеется, в едином мире живых женщин и мужчин могут быть законы. Но внутри него не может быть субъективных или "культурных" условий. Мир не может потребовать, что для того, чтобы жить в нем, необходимо быть таким, как все остальные. Tем более, как меньшинство этих "всех остальных", например, быть таким, как "цивилизованный" белый мелкий, ну очень мелкий, буржуа. Если мир един, то все, кто в нем живут, существуют в точности, как я, но они не такие, как я, они—другие, отличные от меня. Единый мир — это как раз то место, где существует бесконечное множество различий. Мир одинаков трансцендентально, потому что живущие в нем люди различны.
Если же, наоборот, потребовать от живущих в мире людей быть одинаковыми, то мир замыкается на себе и становится — в виде мира — отличным от другого мира. Что предваряет всякого рода разделы, разлуки, стены, контроли, презрение, смерти и — в конечном счете — войну.
Tогда можно задаться таким вопросом: что-нибудь да регулирует эти бесконечные различия? Есть ли какая-то идентичность, что вступает в диалектические отношения со всеми этими различиями? Есть только один мир, очень хорошо. Но значит ли это, что быть французом, или живущим во Франции марокканцем, или корсиканцем, или бретонцем, или живущим в стране с христианскими традициями мусульманином, значит ли это, что все это ничего не значит перед лицом необозримого различающего единства мира живых человеческих тел? Мы понимаем, что трансценденталь единого мира служит мерилом всех этих различий, регулирует их. Но следует ли полагать, что сохранение идентичностей является для единства мира камнем преткновения? Хороший вопрос. Да, бесконечность различий является также бесконечностью идентичностей. Рассмотрим же несколько внимательнее, кР
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
Другие новости по теме:
Речь М. С. Горбачева - чтобы ни у кого не осталось никаких сомненийАЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - СЛЕДУЕT ЛИ ОTКАЗАTЬСЯ ОT КОММУНИСTИЧЕСРАЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - ДО И ПОСЛЕ ВЬР†БОРОВЗло. Интервью c Аленом БадьюДекларация "Что делать?" о политике, знании и искусстве
|
