Об Организации Деятельность Новости Анонс Культура Библиотека Видеотека Контакты
   
 
RUS  MDA
Навигация
ГлавнаяОб Организации Программное заявлениеДеятельность АнонсНовости Произвол работодателейЮридическая консультация КультураБиблиотека Видеотека Ссылки Обратная связь Подписка Контакты WebMoney кошелек организации: Z852093458548
 
Календарь
«    Октябрь 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
28293031 
 
Популярные статьи
 
Наш опрос
 
Архив новостей
Август 2024 (1)
Июль 2024 (1)
Июнь 2024 (1)
Май 2024 (1)
Февраль 2024 (2)
Январь 2024 (1)
 
\'Красное
 
» » АЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - ПРИЛОЖЕНИЕ

Информация : АЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - ПРИЛОЖЕНИЕ
автор: admin 1-12-2011, 13:52

АЛЕН БАДЬЮ

ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4
Что именует имя Саркози?


ПРИЛОЖЕНИЕ

Ле Пен / Ширак: о президентских выборах в апреле-мае 2002 г.

Вероятно, настал благоприятный момент для того, чтобы критически рассмотреть — сохраняя этнологическую дистанцию — обычай голосования, последнюю священную корову наших уютных и отрадно нигилистических стран. Путь был указан Соединенными Штатами: половина населения, большая часть молодежи и простого народа постепенно перестает соблюдать этот обычай. Растет стихийное неверие по отношению к "демократической" религии и ее главному культу, сочетающему поклонение числу и внутреннему убеждению души ("кабина для тайного голосования" — ну и политическая вокабула!). Как мы недавно наблюдали в разных ситуациях, голосование становится все более и более непредсказуемым и иррациональным. Tо есть требует — наконец-то! — философской критики.

Я ограничусь президентскими выборами во Франции 2002 г., точнее, чередой событий с 21 апреля по 5 мая. Не составляет никакого труда вспомнить фактические обстоятельства. По окончании первого тура, Жоспен, кандидат от социалистов, премьер-министр действующего правительства и лидер многих социологических опросов, выходит из борьбы. Во втором туре основным соперником Ширака, действующего президента, положение которого отнюдь не блистательно (он не набрал и 20% голосов избирателей), становится Ле Пен, кандидат от крайне правых. В стране поднимается необыкновенное волнение. После первого тура партии левого толка (социалисты и коммунисты), зеленые и даже революциошю-ком-мунистическая лига (троцкисты) призывают своих избирателей голосовать за заклятого врага Ширака: чтобы не прошел Ле Пен, чтобы "спасти демократию". Юные лицеисты носятся по улицам. 1 мая грандиозная манифестация (свыше 500 000 человек) изъявляет волю сказать "нет!" Ле Пену, не находя для этого иного способа, кроме как сказать "да!" Шираку. 5 мая Ширак побеждает с невероятным преимуществом, напоминающем о фарсе советских выборов. Ле Пен подтверждает свои позиции, эмоции рассеиваются, словно туман.

Метод

Каков может быть философский метод, когда объектом рассмотрения является столь необыкновенный и столь непродолжительный эпизод? Вообще говоря: а заслуживает ли эта перипетия французского парламентаризма философского рассмотрения?

Отвечая на второй вопрос, скажу, что для меня тут важнее всего мощное проявление общественного аффекта или, на языке XVIII в., "волнения". Да: то, что Ле Пен прошел во второй тур президентских выборов, вызвало у многих моих сограждан сильнейшее волнение, бессонницу. Но у меня свои счеты с этим волнением. Должен признаться, что я его нисколько не разделял и потому был несказанно поражен тем размахом и тем единодушием, с которыми предавались волнению мои собратья-философы. Последние явно превратились (что им никак не пристало) в подпевал всевозможных "интеллектуалов" и большей части учащейся молодежи. Результаты голосования представлялись мне, конечно же, по-настоящему показательными, ведь они политически подтверждали то, в чем я был убежден и о чем говорил долгие годы: наша страна тяжело больна. Но не усматривая здесь ничего такого, от чего можно было бы утратить хладнокровие, я увидел также, что это хладнокровие многие сочли патологическим, в том числе и те, кого я люблю или ценю. Поскольку волнение было для них антепредикатив-ной очевидностью, я сказал себе, что оно явно заслуживает анализа и предоставляет прекрасный повод задаться еретическим вопросом о смысле голосования и "демократии".

Вот что я предлагаю в ответ на первый вопрос, фактически в порядке рассуждения:

1. Анализ и наименование общественного аффекта в соотнесенности с его причиной.
2. Критический анализ имен, используемых для того, чтобы сделать аффект легитимным, придать ему политического веса и указать на символический выход из него.
3. Определение того общего пространства, где устанавливается связь между общественным волнением, его причиной и следствиями. Формулировка проблемы, каковая, в конечном счете, является проблемой голосования.
4. Предложение общего принципа решения этой проблемы и радикального смещения ее аксиоматически заданной позиции.

В первом приближении

Причина аффекта заключалась в том, что там, где люди ждали Жоспена, вдруг явился Ле Пен. Остается понять, что это за "там". Щекотливый вопрос о численно распределяемых местах.

Аффект сам подобрал себе имя в том нюансе, что располагается между сознанием угрозы (в данном случае в ход идет регистр страха: "мне стало страшно", "мы очень испугались") и сознанием позора, затмения ("мне стьщно", "этого не может быть"). Но где здесь связь с причиной?

Легитимация аффекта выстраивается вокруг принципа законной защиты: защита демократии и/или Республики. Была ли у этой угрозы реальная почва? Что при этом профанировалось?

Унявший панику символический выход — голосование за Ширака. Откуда исходила предполагаемая сила такого выбора?
Очевидно, что общим пространством, где связь между аффектом ("мне страшно", "мне стыдно") и символическим успокоительным средством (победа Ширака), является голосование. Следует вдуматься в эту совершенно поразительную формулу: "Раз там, где должен был явиться Жоспен, оказался Ле Пен, вместо того, чтобы не пойти на выборы или проголосовать за Жоспена, мне следует проголосовать за Ширака".

Принцип решения проблемы предполагает, что голосование должно быть соотнесено с какой-то иной процедурой. Возникающие вопросы вполне очевидны:

1. Какова реальная почва для того, что для одних голосование — это формализация, а для других — фальсификация. Какова она, если стал возможен переход от лозунга июня 1968 г.: "Выборы — ловушка для идиотов", к другому лозунгу, который можно было прочесть на транспарантах первомайской демонстрации 2002 г.: "Я мыслю, следовательно я голосую".
2. Если предположить, что эта реальная почва включает в себя и Ле Пена, то возможно ли какое-то иное к нему отношение, помимо этого более чем странного парада, в который вылилось голосование за Ширака?

Причина и следствие

Для определения причины общественного аффекта достаточно выдвинуть следующее эйдетическое положение: предположим, что Ле Пен получил больше голосов, чем у него оказалась 21 апреля, но Жоспен при этом его опередил. Наверняка не было бы ни эмоций, ни истерик. Аналитики, конечно же, поделились бы своей озабоченностью, что и произошло после второго тура, когда Ле Пен подтвердил свои позиции. Возможно, связь с реальностью была бы прочнее. И наверняка было бы меньше, а то и вообще не случилось бы, всей этой аффективной суеты.

Следовательно, причина аффекта заключается исключительно в том, что Ле Пен оказался на определенном, а именно на втором месте, а вовсе не в числе отдавших за него голоса избирателей. Что же это за место? Это место того, чье участие в "гонке" за властью символически признано. Изумление было вызвано именно его участием в "гонке".

Следует на мгновение задуматься о свойствах мест в списках претендентов. Они проясняют, как обстоит дело с воображаемым равенством кандидатов. Существует одно фундаментальное различие — различие между "быть на месте кандидата" и "быть на месте, которое указывает на возможность быть у власти". Возможность оказаться на таком месте определяется совершенно иным способом, согласно совершенно иным критериям, нежели в случае с выдвижением кандидатуры. Нам прекрасно известно, что Ле Пен-кандидат или даже Ле Пен-кандидат с большим числом голосов, не слишком волнует толпу, что, впрочем, достойно сожаления. Совершенно другое дело, когда Ле Пен оказывается на месте, указывающем на возможность быть у власти: такая ситуация вызывает, по меньшей мере, среди определенных слоев населения, невообразимый аффект.

Из чего со всей очевидностью следует: это место заранее прописано. Оно предназначено только для "демократа", подлинного "республиканца". Если здесь окажется тот, кто внушает подозрения, что он не таков, тот кого считают инородным установленному определению места, тогда поднимается волна общественного волнения, что сродни тревоге, охватывающей хранителей храма, когда неверный касается священной реликвии.

Следовательно, неправда, по меньшей мере, в отношении аффекта, массового мнения, что голосование является выражением свободы мнений. В действительности над голосованием все время нависает то, что я буду называть "принципом однородности": да, кандидатом может быть всякий, но на заранее определенном месте возможной власти может оказаться только тот, кто соответствует норме. По правде говоря: только тот, о ком заведомо известно, что он не сделает ничего существенно отличного от сделанного предшественниками. Принцип однородности на самом деле гарантирует консерватизм голосования, воплощенный в чередовании победителей. Да, ваши "противники" могут сменить вас у кормила власти, но это значит, что вы не предприняли никаких мер против этого. Вот в чем суть этого "гражданского пакта", о котором нам прожужжали все уши: в государственных покоях всегда должно быть наготове ложе для противника. А это значит, что так называемый противник — вовсе не противник, во всяком случае, не до такой степени, чтобы преграждать ему путь сколько-нибудь серьезными мерами. Не зря ведь в 1981 г., когда обсуждалась миттерановская программа национализации, Ален Пейрефитт сказал находившимся у власти социалистам и коммунистам: "Вас избрали не для того, чтобы изменять общество, а для того, чтобы сменить правительство". Как известно, предупреждение дошло до адресата. Начиная с 1983 г. курс правительства Лорана Фабиуса ничем не отличался от добропорядочного реакционного правления.

Предостережем тех, кто после 21 апреля поддался сильным эмоциям. В конечном счете, они выступили в поддержку принципа однородности, ибо просто-напросто расплатились за свое волнение голосами в пользу Ширака. Разве это голосование не показало, что стоит возникнуть угрозе появления какой-либо инородности, и Ширака не отличишь от Жоспена? Но принцип однородности является глобальным. Если завтра какой-нибудь кандидат, который в приличных районах считается инородным — допустим, наша бравая Арлетт Лагийе, — займет предопределенное место, мы испытаем другого рода общественное волнение, и что вы ему противопоставите? Что вы будете делать, когда начнутся многотысячные демонстрации в защиту демократии от угрозы красного тоталитаризма? Вам прекрасно известно: буржуазное общественное мнение способно на самые активные действия. Манифестации 30 мая 1968 г. против студенческих и рабочих волнений или выступления 1982 г. в защиту свободы образования были намного многолюднее первомайских демонстраций 2002 г. против Ле Пена.

Напрашивается единственный разумный вывод: в решительных политических преобразованиях в какой-либо стране выборы не играют никакой роли, ибо они находятся во власти принципа однородности. Небезынтересно также отметить, что гарантом этого принципа, то есть гарантом того, что все будет продолжаться как раньше, на улицах выступает частное, но массовое мнение — как демократическое" (защита свободного экзистенциального уюта), так и непосредственно буржуазное (защита собственности и доходов).

Инородное?

Ле Пен и был сочтен таким типом, с которым уже не будет как раньше. Но почему, собственно? Здесь встает вопрос об инородном, и это сложный философский вопрос. Где та грань, начиная с которой какая-либо сущность может считаться инородной данной совокупности и главным ее предикатам? Если взять сегодняшний французский парламентаризм, со всеми его действующими лицами, со всей его тематикой — в чем, собственно, Ле Пен ему инороден? Не стоит заблуждаться: перед нами настоящая сволочь, тип, подвизавшийся в профашистских группировках 50-х годов, "вышколенный", по его собственным словам, на поприще истязателя в колониальной армии в Алжире. Но эти личностные характеристики не могут, по всей видимости, определять сегодняшней инородности парламентаризму. Разве можно исключить из него Мадлена, начинавшего громилой в пронацистской группировке с красноречивым названием "Запад"? Что же касается основных форм деятельности в последние десятилетия, то Ле Пен всегда говорил, что просто выставляет свою кандидатуру на выборы. И это в общем правда. Да, Национальный фронт имеет силовую службу. Но такая служба имеется и в Коммунистической партии, и никому из левых даже в голову не придет отказать ей из-за этого в праве участвовать в выборах. Итак, можно смело утверждать (и такова моя точка зрения): из того, что Ле Пен прошел во второй тур президентских выборов, даже не подумав выпустить на улицы своих фашиствующих молодчиков, следует только то, что он совершенно однороден французскому парламентаризму. К тому же во втором туре шесть миллионов французов подтвердили свою поддержку главе Национального фронта, показав тем самым, что он для них самый обычный кандидат, ничем не хуже других.

Но если Ле Пен однороден нашей политической системе, значит инородны ей должны быть отказавшиеся голосовать, ведь они действительно инородны Ле Пену. Стыдно должно быть не за отказ голосовать, а за участие в выборах, в которых выбирают Ле Пена! Подобно тому, как в 1968 г. реакция использовала голоса напуганной глухой провинции против революционного подъема, следовало бы выйти на улицы с криками "Выбирать — предавать!" А то и похлестче: "Выборы — отбросы для свиней!".

Ничего подобного не произошло! И значит снова и навязчиво встает вопрос об инородном. И его трудно соотнести с актуальными политическими задачами. Иностранцы? Но разве они действительно волновали кого-нибудь из этой массы напуганных 21 апреля демократов? Разве они волновали кого-нибудь из них на протяжении вот уже многих лет? Разве в ходе наичистейших парламентских выборов левые и правые не сомкнули свои ряды перед лицом "опасности", исходящей со стороны "нелегальных рабочих", повсеместно называемых "подпольщиками"? Случалось ли нам видеть, чтобы эти "антирасисты", бесновавшиеся после первого тура, были действительно озабочены реальной участью сотен тысяч лишенных всяких прав рабочих? Общественная безопасность? Разве не пришлось нам наблюдать, как тысячи демократов-крючкотворов с наслаждением обретают сознание безопасности? Разве не довелось узнать, что масса интеллектуалов-республиканцев, усвоив урок нью-йоркского мэра, призывают к "нулевой терпимости"? Не все ли они радостно восприняли полное исчезновение всякого упоминания о рабочих в политических программах? Не восторжествовала ли повсеместно идея, которую некогда отстаивали лишь крайне правые, что слово "западная" обозначает высшую цивилизацию? И не готовы ли мы во имя этой высшей цивилизации разделаться с "мусульманами" всей нашей планеты? Во всех этих пунктах Ле Пен совершенно однороден господствующей государственной политике. Благодаря чему лидирует в опросах общественного мнения и постоянно мелькает па экранах телевидения, а ведь было время между 1968 и 1980 гг., когда он и ему подобные носа не казали из своих крысиных нор, а если такое и случалось, то десятки тысяч демонстрантов мигом загоняли их обратно.

Tак что же? Скажем, что в общем сознание инородности Ле Пена является чисто идеологическим. Массе демократов отнюдь не чужды ни его политические методы, ни его политические задачи. Просто-напросто он выступает поборником консервативной программы, в которой вместо демократического добрососедства упор делается на национальном архаизме и его историческом воплощении, то есть на Петене. Что такое Петен? Это такая трусливая убежденность в том, что, стоит закрыть глаза на некоторые жестокости, и можно жить себе почти припеваючи, во всяком случае, избегая любого героического риска. В общем и целом "как раньше". А что такое парламентаризм, как левый, так и правый, такой вторичной нации, как французы? В точности то же самое: немножечко счастья для себя и никаких далеко идущих планов, никаких Идей. Удовлетворенное самоувековечивание. По сути Ле Пен — экстремист от парламентаризма; в этом своем качестве он и внушает стыд избирателям-"демократам": они с отвращением узнают в нем самих себя, свою сущность, доведенную до какой-то непомерности, выставленную напоказ, а не запрятанную вовнутрь. Вот истинный смысл странного лозунга: "Ле Пен ненавистен!". Значит ли это, что они, те, кто заклеймил собственный избирательный кошмар, питают любовь к обездоленным, иностранцам, рабочим, больным африканцам, братству по оружию, энтузиазму политических баталий? Ничуть не бывало. Как и пристало умеренным благопо-лучателям, своими объяснениями в любви они лишь прикрывают хроническое насилие, защищающее их от реального мира и анонимного многолюдья. Стоит сказать им в лоб, на чем зиждется их благополучие, чему они потворствуют своим молчанием или ложью, как они сразу начинают вопить, что это ни в какие ворота не лезет, что они сыты всем этим по горло.

Инородное, против которого на протяжении двух недель билась жалкая Франция, представляет собой не что иное, как увядшую, выставленную напоказ, откровенную и чрезмерную форму всего того, что эта Франция готова терпеть ради самосохранения. И не ради самопознания, а скорее в честь этой отвратной "самости" и поднялась в людских душах недолгая буря аффекта.

Аффект

Итак, Ле Пен занял место, заведомо предназначенное для другого. Воспоследовавшее общественное волнение можно определить как отчетливое чувство опасности. Нам всем стало "очень страшно". Это чувство опасности послужило поводом для смехотворной и почти необъяснимой выспренности. Пошли слухи, что Ле Пен был уверен в своей победе. Отовсюду летели горячечные е-мейлы, предупреждавшие о том, что фашизм стоит у наших дверей. Всевозможные корпорации интеллектуалов единым фронтом подписывались под призывами к "сопротивлению". А ведь это у нас, у тех, кто действительно сопротивлялся, были основания сожалеть, что многие годы не уделялось надлежащего внимания реальным лепе-новским идеям и тому, как они сказываются в политике правительства (вопиющие законы против "нелегальных" рабочих). Никакого или почти никакого "сопротивления". Tак откуда же вдруг эта баррикадная лихорадка? Напрашивается правило: чем меньше уделяется внимания грубой неожиданности, тем сильнее поражает она своей бесконечностью. Ничего не желая знать о реальном лепенизме в нормальных условиях и получив удар в спину в ходе избирательной спячки, наши "граждане", как они сами себя не без напыщенности величают, спросонья приготовились к самым невероятным злоключениям.

С другой стороны, было "стьщно за Францию". Что заключал в себе этот стыд? Лично мне уже целые десятилетия стьщно за сменявшие друг друга французские правительства, а в особенности стьщно за тех правителей-лицемеров, которые, называя себя "левыми", "социалистами" или "коммунистами", преследуют "нелегалов" или лижут сапоги американской военщине. Здесь был явно не тот стыд. Мне кажется, что стьщно было из-за того, что сама институция выборов уже давно приобрела сакральный характер, а то обстоятельство, что Ле Пен — этот отвратительный, не укладывающийся ни в какие рамки слепок падшего и потаенного общественного сознания — прошел во второй тур, ложилось на нее грязным пятном. Ведь утверждалось же, что победа Ширака "стирала позорное пятно". Tо есть возврат к рутинному чередованию кандидатов восстанавливал незапятнанное достоинство фетиша.

Дело еще в том, что для многих интеллектуалов, отмеченных в этом смысле "республиканизмом" в духе Шевенмана, свойственно гиперболическое видение Франции. Она для них "родина прав человека", во что до сих пор веруют и многие иностранцы, пока "эта родина" не вышвыривает их вон. Страна воплощенной демократии. Иные из них после 21 апреля рвали на себе волосы, вспоминая, с каким высокомерием они поучали Австрию Георга Хайдера или Италию Берлускони. Хороши же они были! Все дело в том, что вот уже два века Революция остается нашей дойной коровой. Она открыла нам национальный и интернациональный кредит, и кредит этот многим кажется безграничным. После Петена, но также и после Жоспена (или Ширака: это, как показали выборы, одно и то же), следовало бы понять, что кредит давно исчерпан. Франция эпохи Реставрации, Версальского договора, коллаборационизма, колониальных войн, нынешнего упадка — это отвратительная страна, если не все время, то чаще всего. Спасали лишь всякого рода исключения. Возможно, это справедливо уже в отношении Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона, свергнутых заглавной фигурой нашей национальной судьбы: термидорианец, человек, который тушит свой "революционный" пыл и выторговывает себе место под солнцем в стане собственников. Переход от лозунга "Выборы — ловушка для идиотов!" к западно-демократическому фетишизму, а затем к голосованию за Ширака ради "спасения Республики", явно выражает термидорианскую политику лавирования, которая стала куда более "французской", нежели наши обожаемые восстания.

Как бы то ни было, страх или стыд, и страх, и стыд: мы лавируем между слепым преклонением перед голосованием, гиперболическим национальным сознанием и паническим размахиванием кулаками после всякой драки.

Имена

Чтобы аффект обрел легитимность в строе политики, нужны соответствующие имена. А если аффект представляет собой соединение паники и стыда (скрывая, разумеется, самый что ни на есть сильный, консервативный инстинкт — инстинкт самосохранения), важно, чтобы имена эти выполняли двоякую задачу; обозначали какую-то неприкасаемую сущность, заключающую в себе возможность консенсуса для большинства, и немедленно побуждали это большинство к ее защите. Вот эти имена: "демократия" и "республика".
В отношении второго, нашего национального блюда (все тот же 1792 г., любимая дойная корова) скажу, что вот уже давным-давно я спрашиваю себя: а что же оно может значить? Я понимаю силу слова "республика", когда санкюлоты во имя "республики" вешают аристократов на фонарях, идут с оружием в руках защищать ее границы от коалиции европейских монархий или врываются в законодательное собрание, требуя чисток среди умеренных депутатов. А сегодня? Республика кого, Республика чего? Республика ужасающей националистической бойни 1914— 1918 гг.? Или та, что предоставила все полномочия Петену? Республика бесчеловечных колониальных войн? Ги Молле? Миттерана? Tандема Жоспен-Ширак? Или же де Голля? Сказать, что Ле Пен представляет собой "угрозу для Республики", — это все равно что ничего не сказать. Все разговоры о "фашизме" — высокопарная болтовня, пусть даже Ле Пен провел свою юность среди интеллектуальных отбросов 30-х годов. Кому довелось увидеть по телевизору, как бодренький Джек Ланг, комментируя итоги первого тура, вещал, что "фашизм не пройдет", получил хорошую прививку от употребления слова "республика" в наши дни.

Со словом "демократия" все, очевидно, немного сложнее, хотя бы уже потому, что оно во всем мире употребляется для обозначения так называемой "западной" системы, то есть цивилизации, оплотом которой являются американская армия и израильская военщина. Соотносящееся с некоей неприкасаемой сущностью, это слово олицетворяет консенсуальную, соглашательскую субъективность. Именно демократию осквернило присутствие Ле Пена на месте, предназначенном для других претендентов на власть. Все мы читали на стенах лирические оды во славу системы правления, о которой между тем вряд ли кто-либо осмелился бы сказать, что она привела нас к вершинам родового становления человечества. Взять, к примеру, громадное граффити, в котором числа 5 мая кто-то не побоялся, взывая к памяти Элюара и Сопротивления, провозгласить: "Я пишу твое имя, демократия!". Мастеру настенной живописи как-то не пришло в голову написать то, что должно было стать реальным содержанием его преклонения: "Я пишу твое имя, Жак Ширак!".

Следует заметить, что употребление слова "демократия" стало затруднительным из-за того, что оно одновременно обозначает две вещи: то, что порочит и чему угрожает Ле Пен, и то, чего не хватило Жоспену, чтобы оказаться на предназначенном ему месте. В самом деле, вполне очевидно, как и обнаружили, защищая демократию, идолопоклонники вышеозначенного Жоспена, что правление этого "социалиста" свидетельствовало о стойком презрении по отношению к подавляющему большинству людей, живущих и работающих в нашей стране. Tо есть требовалось смыть постыдное пятно с демократии, сожалея при этом о дефиците демократии в правлении Жоспена, восполнить который мог только Ширак — вот уж подлинный друг народа и всем известный демократ! Можно сказать, что, поддавшись эмоциям, люди совсем потерялись в лабиринте, где понятия "демократия" и "дефицит демократии", болезнь и лекарство, причина и следствие постоянно менялись местами. Лучшим свидетельством этого является необычайное заявление Алена Кривина, руководителя троцкистской революционной лиги: "В воскресенье я голосую за Ширака, а в понедельник созываю демонстрацию, чтобы потребовать его отставки". Вот она ясность мысли, как нельзя лучше подчеркивающая "демократическую" непоколебимость! Между тем выборы-то состоялись, а для демонстрации приходится ждать лучших времен.

Все дело в том, что слово "демократия" имело только одну функцию — узаконить запрет на голосование за слишком инородного — откровенного — кандидата. Это значит: за кандидата, который слишком обнажил бы символические места голосования (первое или второе, в общем, как когда-то на Tур де Франс: Анкетиль или Пули-дор). Вот почему, никоим образом не вдаваясь в реальное политическое содержание, разглагольствуя о "расизме" и "фашизме", что всегда придает политического веса, поддавшиеся эмоциям люди со всей твердостью потребовали права сказать "Нет!". Обсуждая демонстрации лицеистов, глянцевые журналы, никогда не упускающие случая подзаработать, отдавая должное заслугам молодежи (которая, как давно всем известно, не имеет иных заслуг, кроме заслуг своего времени), бросались заголовками "Поколение "нет "". К сожалению, сущность политики, в особенности когда речь идет о вполне реальных опасностях, заключается не в "нет", а в "да". В критическом рассмотрении различных сторон этого "да". Сущность политики заключается в том, на что мы соглашаемся, или в том, что мы утверждаем. Когда речь идет о Ле Пене, сказать "нет", значит оставить в стороне вопрос о том, а что же такое ле-пенизм, и каким образом он в действительности распространяется. И воспротивиться его распространению не значит сказать "нет" таким абстракциям, как "расизм" или "ненависть", это значит сказать "да" совершенно определенным и строгим направлениям политики — таким, как нормализация существования всех "нелегальных" рабочих; полная независимость в отношении имперских происков США; организация политического пространства на заводах; немедленная и безвозмездная помощь Африке в борьбе с заразными заболеваниями и в первую очередь со СПИДом...

На деле пресловутое "нет" способствует тому, что мы обходим молчанием все предыдущие ода", соглашательские "да", поспособствовавшие повсеместному распространению лепенизма. Соглашательство в отношении преследований "нелегалов", центров административного задержания перед репатриацией, американских крестовых походов, опустошения жизни рабочих мелкобуржуазной тридцатипятичасовой неделей Обри, миллионов африканских смертей. Соглашательство в отношении того, что во втором туре стало основным лозунгом Ле Пена: "спокойно жить у себя дома", который, можно смело утверждать, в годы Миттерана/Жоспена/Ширака был воплощением соглашательской субъективности подавляющего большинства демократов, впавших 21 апреля в сильные эмоции. И что остается тем постыдным секретом субъективности, который полуимущие граждане наших европейских обществ прячут за "демократической" болтовней; ее негласная формула, под которой они подписываются все как один, сводится к следующему: "комфорт + немножко удовольствия + оставьте меня в покое".

Следует призадуматься, а не живет ли под покровом внушаемого Ле Пеном и его подручными (законного) отвращения совершенно другой страх, еще более потаенный и отвратительный: страх, что однажды придет неведомый, удаленный, доселе безымянный, но многочисленный люд, и спросит по счетам со всех, кто так долго молчаливо соглашался с тем, чтобы их внешнее преуспеяние, их спокойная жизнь, сколь "свободные", столь и бессмысленные дискуссии, оплачивались полнейшим безразличием к судьбе человечества как такового.
Иначе и не объяснишь, почему обозреватели принялись трубить о лепенизме рабочих и бедняков. В конце концов по-настоящему инороден только тот, кто выдвигает совершенно иную идею политики, например, идею политики эмансипации: такой политики, в которой все решают обычные люди, а не те, кто держат места в государственном аппарате, политики, которой нет дела до выборов. И понятно, что такая политика будет корениться не в кругах журналистов "Либерасьон" или "Монд", а в среде нелегальных рабочих, свободных интеллектуалов, рядовых служащих, чья жизнь трудна и незавидна. Более того: она уже начинает пускать корни. Ее-то и следует отразить этим "нет", которое оправдывается ужасающим Ле Пеном, но счастливым рикошетом бьет по всему, что действительно способно вписать рабочих или обычных людей в политику, по-настоящему инородную той, что над нами господствует.

В силу чего это "нет" — всего лишь символическая, численная, явная форма сущностного "да", посредством которого наш средний класс увековечивает всю гнусность современного политического мира.

Само собой разумеется, что гораздо труднее отказаться от этих "да", изменить то, чему мы говорим "да", от соглашательства перейти к боевому утверждению, от комфорта — к истине, чем на протяжении полутора недель говорить "нет" той атаке, которой якобы был подвергнут фетиш. Весь этот воинственный тон призван облечь в приятную и недолговечную форму некоего трепета старое доброе соглашательство со всем тем, что уже существует и приносит вполне достаточную выгоду, чтобы даже мысли не было о наступлении чего-то инородного.

Парадоксы голосования

Итак, можно вообразить себя героем, хотя ты просто-напросто консерватор: чем не повод для критического рассмотрения парадоксов голосования.

Например:

1. Голосование — это свободный формализм или даже, как утверждают некоторые, формализм политической свободы, но это также и гражданская обязанность. Известно, что в ряде стран такое положение вещей закреплено юридически. На сей раз, благодаря неистовым диатрибам против всех, кто не явился на выборы, можно было убедиться, что во многом такое положение вещей закреплено в субъективном, моральном плане. (Во многом, заметим по ходу дела, среди интеллектуалов или учащейся молодежи, но не среди основного населения, ведь неявка на парламентские выборы в июне месяце была еще более впечатляющей. Иначе говоря, "демократия" мало-помалу превращается в малопопулярный ритуал.)

2. Равенство перед лицом числа — таков закон выборов, однако, как мы это уже говорили, важнейшие места предопределены заранее в соответствии с не сводимыми к числу нормами.

3. Приходится констатировать невероятную асимметрию между "да" и "нет". Последствия "нет", то есть устранение кандидата, вполне реальны, тогда как с "да" далеко не все столь очевидно. Каковы, собственно, обязательства избранника? Да нет у него никаких обязательств, особенно в наше время, когда само понятие программы практически дискредитировано. Tаким образом, негативная санкция обладает — для избирателя — какой-то реальностью, тогда как позитивная не предполагает никаких реальных последствий, за исключением, как мы уже говорили, сохранения основных параметров текущего существования. По крайней мере, всех тех, которые как-то подвластны избраннику. Это и есть секрет многоопытных политиков: единственный способ оставаться у власти — это ничего не менять.

Что же означал в этих условиях культ голосования, к которому стали призывать после 21 апреля? А то, что голосование является единственной известной политической процедурой, чуть ли не гарантирующей, что все так и останется. За исключением, разумеется, всего того, что может быть представлено как действие естественных законов. Например, такие значительные, такие драматические вещи, как окончательное разрушение в последние десятилетия сельской Франции, раздробление государственного сектора, в том числе и образования, либерализация финансовых механизмов, оправдание всего и вся необходимостью подчиняться европейским директивам или потворство американской военщине, — разве за это кто-нибудь когда-нибудь голосовал, разве кто-нибудь, голосуя за ту или иную партию, определенно высказывался за это? Выборы не имеют никакого отношения к этим ключевым проблемам, политики с завидным согласием относят их не к той сфере, где они что-то решают, а к той, что соприродна существующему (говорят "такова жизнь" или "таков современный мир"). С другой стороны, некоторые решения приходится принимать тайно, поскольку они недостаточно консервативны для того, чтобы снести испытание голосованием (например, поддержка, что оказывалась Францией Ираку в затяжной и кровавой войне с Ираном: по существу она так и не стала достоянием широкой общественности). Иначе говоря: действительно значительные перемены не попадают в пространство голосования. И наоборот.- в пространстве голосования находится все то, что по существу не меняется. Зачаровывает именно эта гарантия ничего не решающего решения, именно она вовлекает в процедуру голосования.

И еще одно: политики, принимающие настоящие решения, я хочу сказать, решения освободительные, совершенно не нуждаются ни в каком голосовании, ведь любое сколько-нибудь освободительное решение делает вас чуждым сфере устоявшихся интересов. И будьте уверены, что представители этой сферы, сколь малочисленны они бы ни были, пустят в ход все пропагандистские инструменты и поднимут самый неимоверный шум, чтобы добиться вашей смены на ближайших выборах. Что и будет сделано ко всеобщему удовольствию, ибо голосуем мы не за то, чтобы становиться, а за то, чтобы оставаться.

Для того, чтобы политика была связана с настоящими решениями, которые прочитывались бы как следствие политической воли, а не природы вещей, ей надлежит полагаться на принципы и непосредственно вытекающие из них практики, а не на крайне странное правило, подчиняющее всех и вся числу.

Голосование в принципе противоречит принципам, как противоречит оно всякой идее протеста или освобождения. Расскажу по этому поводу один забавный случай. В ходе того фатального полумесяца, когда "фашист" Ле Пен выступал претендентом на пост президента, студенты Высшей школы прикладных искусств наделали массу демократических транспарантов, ну прямо как их достославные предки в 1968 г., у которых, правда, транспаранты были революционные. Предки выходили с лозунгами "Выборы — ловушка для идиотов", потомки: "Выборы — это круто" или еще что-то в этом духе. Как бы то ни было, Гераклит прав: в одну реку дважды не войдешь. И вот вижу на входе в Школу такой плакат: "Не голосуй против всех — иначе не выразишь своего протеста". Подхожу к группе студентов, в окружении которой красуется этот шедевр, спрашиваю: "Не хотите ли вы сказать, что выразите свой протест, голосуя за Ширака?". Соглашаются, что это было бы слишком. "А если за Ле Пена?". Все кричат, что такое никому даже в голову не придет. "Итак, — говорю я, — если нет протеста ни когда голосуешь за Ширака, ни когда голосуешь за Ле Пена, ни когда голосуешь против всех, значит вы хотите сказать и это вам следовало бы написать: "Голосуй, не голосуй, протеста не выразишь". Соглашаются, правда, не без препирательства с тем, что им кажется моим выводом. Но я продолжаю: "А вы вообще-то демократы?". Все смеются: какие могут быть сомнения? "Tо есть вы полагаете, что голосование представляет собой основополагающий политический акт, что голосовать значит делать выбор в пользу Блага, лучшего

 
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.

Другие новости по теме:

  • О парламентском пути к социализму
  • АЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - ДО И ПОСЛЕ ВЬР†БОРОВ
  • АЛЕН БАДЬЮ / ОБСTОЯTЕЛЬСTВА, 4 - Что именует имя Саркози?
  • Лицо буржуазной демократии
  • Зло. Интервью c Аленом Бадью


  •   Напечатать
     
     
     
    Авторизация
     
    Видео ролики
    {videolist}
     
    Новости партнеров
    XML error in File: http://rkrp-rpk.ru/component/option,com_rss_stok/id,9/
    XML error: Opening and ending tag mismatch: hr line 5 and body at line 6

    XML error in File: http://krasnoe.tv/rss
    XML error: StartTag: invalid element name at line 1

     
     
    сopyright © 2010 RezistentaАвтор Atola