автор: admin  13-11-2010, 21:30
Славой Жижек. Чтобы спастись из ловушки
В Мадриде, Афинах, Бухаресте или Париже народный гнев свидетельствует о социальной ожесточенности, о глубоком желании перемен. Однако все еще не хватает политической стратегии для их достижения, равно как и надежды на их наступление. Следует ли рисковать благоприятным моментом под предлогом отсутствия необходимых условий? Или же лучше сделать ставку на то, что "невозможное случается"?
Протестные движения Европы, развернувшиеся в этом году и направленные против политики экономии в Греции и во Франции, а также (в меньших масштабах) в Ирландии, Италии и Испании породили два мифа. Первый, созданный усилиями власти и масс-медиа, состоит в деполитизации кризиса: меры по урезанию бюджета, принятые правительствами, подаются не как политический выбор, но как сугубо техническая реакция на требования экономики. Мораль такова: если мы желаем экономической стабилизации, мы должны потуже затянуть ремни. Напротив, бастующие и манифестанты заявляют, что меры жесткой бюджетной экономии образуют лишь инструмент, используемый капиталом с целью демонтажа последних остатков государства благосостояния. Если в первом случае Международный валютный фонд (МВФ) предстает судьей на страже порядка и дисциплины, то во втором его роль сведена до уровня придатка глобальной финансовой элиты.
Притом что каждая из этих точек зрения содержит долю истины, обе они фундаментально ошибочны.Европейские лидеры приняли стратегию защиты, при которой игнорируется тот факт, что огромный дефицит государственного бюджета большей частью обязан своим наличием десяткам миллиардов, потраченным на спасение банков; что предоставленный Афинам кредит пойдет, в первую очередь, на погашение долга французским и немецким банкам; что помощь, которую Европа оказала Греции, служит исключительно поддержке частного банковского сектора. С другой стороны, аргументация недовольных в очередной раз выдает нищету современного левого движения - полное отсутствие внятной программы и принципиальный отказ признать утрату социальных завоеваний. Утопия общественного движения больше не претендует на изменение системы, но питает смутную иллюзию, что система ограничится поддержанием государства благосостояния. Эта оборонительная позиция наталкивается на весомое возражение: покуда мы пребываем в русле мировой капиталистической системы, компенсировать ее убытки придется рабочим, студентам и пенсионерам.
Одно можно утверждать с уверенностью: по прошествии десятилетий периода государства благосостояния, в течение которых сокращения бюджетных затрат были ограниченными и всегда сопровождались обещанием, что все вернется на круги своя, мы вступаем во времена чрезвычайного экономического положения. Новая эра сулит все более усиленный режим экономии, прежде всего, радикальной экономии на здравоохранении, пенсиях и образовании, а также превознесение занятости. Находящиеся в отчаянном положении левые должны принять грозный вызов и объяснить, что экономический кризис - это преимущественно кризис политический, в нем нет ничего естественного, что существующая система является результатом серии по существу политических решений; при этом не следует упускать из виду, что эта система, пока мы находимся в ее рамках, подчиняется псевдо-естественной логике, пренебрежение которой чревато экономической катастрофой.
Не следует тешить себя обманчивыми надеждами, что все еще непреодоленный кризис будет иметь лишь ограниченные последствия, что европейскому капитализму удастся обеспечить должный уровень жизни большинству населения. И какое удивительное по своей радикальности решение - полагаться на стечение обстоятельств, при котором убытки от кризиса будут разом компенсированы... Между тем, антикапиталистов сегодня в избытке: мы буквально завалены громкими разоблачениями ужасов капитализма, день за днем множатся журналисткие расследования, телевизионные репортажи и популярные книги, посвященные промышленникам, разоряющим окружающую среду, коррумпированным банкирам, которые наживаются на умопомрачительных бонусах, в то время как их сейфы выкачивают бюджетные средства, поставщикам сетей магазинов одежды, использующим труд несовершеннолетних двенадцать часов в день.
Tем не менее, какой бы резкой ни была эта критика, ее острие едва ли ранит, ведь она никогда не посягает на либерально-демократическую территорию, на которой капитализм осуществляет свои разрушения. Задача, эксплицитная или имплицитная, неизменно ставится таким образом, чтобы регламентировать капитализм - будь то под давлением средств массовой информации, законодательной власти или честных полицейских расследований - но только не оспаривать институциональные механизмы буржуазного правового государства.
Революции... о, да, но на почтительном расстоянии
Именно здесь марксистский анализ сохраняет всю свою актуальность, возможно, даже в большей степени, чем когда-либо. Для Маркса вопрос свободы не затрагивает напрямую сферу политики, на которую ссылаются международные институции, вынося суждение о той или иной стране: свободные ли там выборы, независимые ли судьи, соблюдаются ли права человека? Ключ к подлинной свободе нужно искать скорее в "аполитичной" сети общественных отношений (работа, семья и проч.), где необходимые перемены привносятся не политическими реформами, но преобразованиями социальных связей в аппарате производства.
Действительно, избирателям никогда не предлагается устанавливать, кто чем должен обладать, высказываться по поводу действующих норм управления, места своей работы. Бесполезно надеяться, что на политическом уровне допустимо сближение демократии с чуждой ей сферой свобод посредством учреждения, скажем, "демократических" банков под контролем граждан. В этой области радикальные преобразования находятся по ту сторону совокупности установленных законом прав.
Демократические процедуры, конечно, могут привести к социальным завоеваниям. Однако от этого они не перестают быть шестеренками в механизме буржуазного государства, роль которых состоит в обеспечении оптимального воспроизводства капитала. Tаким образом, два фетиша должны быть одновременно отброшены: фетиш "демократических институтов", с одной стороны, но также фетиш их негативной изнанки - насилия.
В центре Марксова понятия классовой борьбы лежит идея о том, что "безмятежная" общественная жизнь свидетельствует о победе (временной) господствующего класса. С позиции угнетенных, само существование государства в качестве аппарата господствующего класса представляет собой акт насилия. Кредо, согласно которому насилие никогда не бывает легитимным, но часто является необходимым, кажется несостоятельным. В радикальной и освободительной перспективе следовало бы изменить порядок слов в этом постулате: насилие угнетенных всегда легитимно - ввиду того, что их статус есть следствие насилия - но никогда не бывает необходимым: выбор прибегать или нет к силе в отношении врага должен зависеть исключительно от стратегической перспективы.
В знакомом нам чрезвычайном экономическом положении бросается в глаза то, что мы имеем дело не со слепыми финансовыми перемещениями, но со зрелым и взвешенным стратегическим вмешательством органов государственной власти и финансовых институтов, которые стремятся разрешить кризис сообразно своим собственным критериям и выгоде. Как в этих условиях не предусматривать контрнаступления?
Эти соображения могут разве что поколебать покой радикальных интеллектуалов. Ведущие мягкое и защищенное существование, не они ли рисуют сценарии катастроф ради сохранения своего уровня жизни? Многие из них если и допускают возможность революции, то где-нибудь на значительном удалении - в Кубе, Никарагуа, Венесуэле, - лишь бы это не препятствовало их карьере. Однако с крахом государства благосостояния в передовых индустриальных экономиках радикальные интеллектуалы могли бы найти свой момент истины - они хотели настоящих перемен, они их дождались.
Вряд ли перманентное чрезвычайное экономическое положение заставит левых оставить тихие интеллектуальные штудии, практическая польза которых сомнительна. Вместе с тем собственно мышление теряет свою подлинную функцию, которая в действительности состоит не в том, чтобы генерировать решения проблем, волнующих так называемое "общество", т.е. Государство и Капитал, но подвергать рефлексии исходный принцип постановки вопросов. Иными словами, вопрошать о том, каким образом мы воспринимаем ту или иную проблему.
В эпоху капитализма после 1968 года экономика как логика рынка и конкуренции сама приняла на себя роль гегемониальной идеологии. В области образования, например, школа все меньше представляет собой поддерживаемое государством публичное учреждение и оплот ценностей Просвещения - свободы, равенства, братства. В полном соответствии с сакральной формулой "больше эффективности за меньшую цену" она отдана на откуп различным формам государственно-частного партнерства. В области политики избирательная система, организующая и легитимирующая власть, выстроена по образцу свободного предпринимательства: голосование оказывается коммерческой операцией, во время которой избиратели "покупают" законопроект, способный наилучшим образом сохранить общественный порядок, наказать преступников и т.д.
Равным образом функции, прежде находившиеся в ведении органов безопасности, среди которых и управление тюрьмами, отныне приватизируются. Наемная армия вытесняет призывную. Даже государственная бюрократия лишилась своего универсального гегелевского характера, чему свидетельство правительство Берлускони: в Италии именно крупная буржуазия осуществляет законную власть, открыто и без стеснения используя ее с единственной целью отстоять свои интересы. Более того, любовь также подчиняется рыночным законам: speed dating, знакомства в интернете или брачные агенства - сервисы, навязывающие будущим партнерам статус товара, качества которого надлежит нахваливать (размещать наиболее выигрышные снимки и проч.).
В пределах этой констелляции сама идея радикального преобразования общества напоминает невозможную мечту. Но именно эта невозможность должна навести нас на размышления. Сегодня распределение между тем, что возможно, и тем, что невозможно, выглядит странным при том, что и тому, и другому даются избыточные определения. С одной стороны, когда речь идет о досуге и технологиях, нам втолковывают, что "нет ничего невозможного": можно воспользоваться широким спектром сексуальных услуг, загрузить внушительный объем музыки, фильмов и сериалов, а также отправиться в космическое путешествие (при наличии миллиардов). Нам обещают, что в будущем станет "возможно" оптимизировать наши физические и умственные способности посредством манипуляций с геномом человека. Даже техногностическая мечта о бессмертии представляется отныне досягаемой, если трансформировать наши идентичности в информационные приложения для последующей инсталляции в различные устройства.
Зато в социально-экономической сфере наша эпоха характеризуется верой в зрелое человечество, которое в состоянии отказаться от устаревших многовековых утопий и принять ограничения действительности (читай: капиталистической действительности) со всеми ее "невозможностями". "Вы не можете" - ее основной лозунг и первая заповедь: вы не можете участвовать в масштабных коллективных действиях, которые непременно приведут к тоталитарному террору; вы не можете цепляться за социальное государство без страха утратить состязательность и спровоцировать экономический кризис; вы не можете быть оторванными от мирового рынка, если вы только не присягнули на верность Северной Корее. Идеологический вариант экологии дополняет список собственными запретами - знаменитые минимальные ценности (речь больше не идет о двух градусах потепления климата), основанные на экспертных оценках.
"Невозможное случается"
Сегодня господствующая идеология силится нас убедить в невозможности радикальных перемен, невозможности упразднения капитализма, невозможности создания демократии, которая бы не сводилась к играм коррумпированных парламентариев, скрывающим социальные антагонизмы. Вот почему Жак Лакан, желая преодолеть идеологические барьеры, заменил формулу "все возможно" более умеренным заявлением "невозможное случается".
Эво Моралес в Боливии, Уго Чавес в Венесуэле или непальские маоисты оказались у власти благодаря "справедливым" демократическим выборам, а не вооруженному восстанию. Их ситуация от этого "объективно" не менее безнадежна: все они плывут против течения истории и поэтому не могут положиться ни на какую "объективную тенденцию". Все, что они могут позволить себе делать, - это импровизировать в очевидно безысходной ситуации. Но разве не это дает им также исключительную свободу? И не сидим ли мы, левые, с ними в одной лодке?
Наша актуальная ситуация полностью обратна той, что имела место в начале XX века, когда левые знали, что делать, но должны были спокойно выжидать благоприятный для действия момент. Сегодня мы не знаем, что следует делать, но мы должны действовать немедленно, т.к. наша инерция может в скором времени повлечь катастрофические последствия. Больше, чем когда-либо, мы вынуждены жить, как если бы мы были свободны.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
Другие новости по теме:
О парламентском пути к социализмуСИЛЫ И TЕЧЕНИЯБУДУЩЕЕ СВОБОДЫСправедливая заработная плата за справедливый рабочий деньДекларация "Что делать?" о политике, знании и искусстве
|
